(3)Дед Гри­нич­ка любил петь песни. (4)Сядет, бы­ва­ло, на за­ва­лин­ку, зажмёт от­по­ли­ро­ван­ный ру­ка­ми ко­стыль и на­чи­на­ет петь. (5)Он пел хо­ро­шо, мо­ло­дым, со­всем не скри­пу­чим, как у его од­но­сель­чан, го­ло­сом, пел ста­рин­ные ка­за­чьи песни. (6)За­крыв глаза, за­ки­нув про­сто­во­ло­сую белую го­ло­ву чуть назад, он мог вы­во­дить це­лы­ми днями, по­мо­гая песне плав­ны­ми взма­ха­ми руки.

(7)Ре­бя­тиш­ки все­гда со­би­ра­лись во­круг него, ло­жи­лись на траву, под­пе­рев ку­лач­ка­ми непутёвые го­ло­вы и по­рас­крыв рты, слу­ша­ли, как сказ­ку. (8)Песни плыли про уда­лых ка­за­ков, про во­ро­гов ока­ян­ных, про Дон-ба­тюш­ку. (9)Песен Гри­нич­ка зна­вал много и редко когда по­вто­рял одни и те же. (10)Го­во­рят, что дед был лихим ка­за­ком-ру­ба­кой в мо­ло­до­сти, за удаль на­граждён «Ге­ор­ги­ем», был за­пе­ва­лой в ка­за­чьей сотне от ста­ни­цы.

(11)Он пел про­тяж­но, с над­ры­вом и какой-то не­че­ло­ве­че­ской гру­стью. (12)При­хо­ди­ли его слу­шать не­ред­ко и взрос­лые: сядут во­круг деда, а Гри­нич­ка, ни­ко­го не за­ме­чая, как бы раз­го­ва­ри­вая с самим собой, пел и пел...

(13)Его од­но­пол­ча­не почти все перемёрли, остав­ши­е­ся охали и бо­ле­ли, а он, к удив­ле­нию всех, ужил­ся со своей ста­ро­стью. (14)Мно­гие счи­та­ли, что имен­но песни дер­жа­ли дух бод­рым, худое тело — пря­мым, а глаза — ост­ры­ми и мо­ло­ды­ми.

(15)Жил Гри­нич­ка один в по­лу­раз­ва­лив­шей­ся, кры­той со­ло­мой хате. (16)По­лу­чал пен­сию за уби­тых на войне сы­но­вей, из­ред­ка за­бе­га­ла при­брать­ся и по­сти­рать дочь, жи­ву­щая на дру­гом краю ста­ни­цы. (17) Она, го­во­рят, не­сколь­ко раз уво­ди­ла к себе жить ста­ри­ка, но про­хо­ди­ло время, он опять воз­вра­щал­ся на свою за­ва­лин­ку.

(18)Много ис­то­рий и ска­зок знал дед, но все сказы на­чи­нал и за­вер­шал уда­лой или груст­ной пес­ней. (19)Ка­за­лось, сме­жив глаза, пред­став­лял он себя мо­ло­дым, чинно си­дя­щим за сто­лом за­по­лош­ной ка­за­чьей сва­дьбы, или летел он на коне в атаку. (20)Тогда он вска­ки­вал и по­ка­зы­вал, как ру­ба­ли ав­стри­я­ков.

— (21)Шашки вон! — ко­ман­до­вал ста­рик, тряс уз­ло­ва­ты­ми зем­ли­сты­ми паль­ца­ми свой ду­бо­вый ко­стыль и одним махом сру­бал метёлки жир­ной ле­бе­ды. (22)Потом са­дил­ся, долго сидел бес­шум­ный, что-то пе­ре­би­рая си­зы­ми гу­ба­ми, отыс­ки­вая, как на чётках, нуж­ный ка­му­шек, и как бы сама собой сна­ча­ла тихо, потом всё силь­ней и отчётли­вей, не­то­роп­ли­во и про­стор­но, как сама степь, с губ его текла песня, груст­ная, горь­кая, как по­лынь, о ка­зач­ке, не до­ждав­шей­ся мужа с войны, и си­ро­ти­нуш­ках дет­ках её, на­прас­но уби­той гор­ли­це, об уми­ра­ю­щем ям­щи­ке и на­ка­зе его или ещё о чём-то таком, что серд­це сво­ди­ло пе­ча­лью, навёрты­ва­лась го­ря­чая слеза. (23)Ре­бят­ня шмы­га­ет но­са­ми и вы­ти­ра­ет чу­ма­зы­ми ла­до­шка­ми боль­шие, ещё глу­пые глазёнки...

(24)А Гри­нич­ка всё пел! (25)По­сте­пен­но голос его креп, ста­рик вста­вал и, от­мах­нув ко­ря­вые руки назад, как бы при­гла­шал взгля­нуть на это про­шлое... (26)Рас­ка­ти­сто, мо­гу­че пел о ка­за­чьих на­бе­гах и уда­лом Стень­ке Ра­зи­не.

(27)Жгуч и прон­зи­те­лен взгляд из-под сивых и лох­ма­тых бро­вей! (28)И не при­ве­ди Бог, если он отыс­ки­вал в ком-то скры­тую чер­во­то­чи­ну! (29)Хо­ди­ли к нему, как на ис­по­ведь, хо­ди­ли за не­глас­ным со­ве­том: как жить? (30)Чего сто­ишь? (31)Что мо­жешь оста­вить после себя?

(32)Когда Гри­нич­ка пел, теп­ле­ла душа, и ухо­дил дур­ман су­ет­но­го дня, и каж­дый ста­но­вил­ся доб­рей и чище.

(По Ю. Сер­ге­е­ву) *

* Сер­ге­ев Юрий Ва­си­лье­вич (род. в 1948 г.) — со­вре­мен­ный рус­ский пи­са­тель. Глав­ной темой твор­че­ства яв­ля­ет­ся тема Ро­ди­ны.